ПРИКАЗА НЕТ!
Небо покрылось черным.
Жар стоял такой, что снег превращался в дождь, а дождь превращался в пар. Огонь рвался вверх, плевался в стороны, ревел и стонал.
В десятке метров от огненной стены мирно мигали огни реклам. Любопытные лица расплющивали носы о стекла витрин. Иногда они исчезали в глубине магазинов, когда очередной клубок пламени взрывался стеклянными брызгами слишком близко. И вновь огонь скручивался в смерч, завывал, подыхал черным дымом под серым небом. Пахло горелой резиной и жжеными телами.
Любопытные смотрели, как горят люди.
Но любопытные никуда не спешили – чтобы самим не сгореть.
Любопытные никуда не звонили – звонить было некуда.
Любопытные просто смотрели, как горят люди.
Подполковник Токаренко прикрыл голову щитом, по щиту ударил камень. Камень прилетел из-за огненной стены. с@ки прятались за ней, приближаясь все ближе и ближе к пацанам.
Еще чуть-чуть и начнется…
Пацаны стояли плечом к плечу, повернувшись к врагу боком. Это не только техника, это не только тактика – это еще и понимание того, что ты тут не один.
На мгновение подполковнику показалось, что он смотрит американский фильм. И сейчас из выйдет Барлог с огненным кнутом, а за ним стая гоблинов, а где Гэндальф?
Еще один камень ударил о щит, затем еще и еще…
Парни стояли под градом камней, не шевелясь, только пригибая голову и прикрывая друг друга щитами. Стук ударов сливался в сплошной гул. Время от времени кто-то падал, шеренга смыкалась, раненого оттаскивали в тыл. Иногда падали от удара в спину и медики. Их тоже оттаскивали. А вы получали булыжником по спине?
А приказа не было.
Такого простого, обычного приказа, разнести эту сволочь к чертям собачьим, чтоб им повылазило чирьями по всему тылу. Стоять и не пропускать. И не поддаваться на провокации. И, поэтому, оружия нет. Только каски, только щиты. Ну и дубинки. Когда подполковник был курсантом школы МВД – эти дубинки называли «демократизаторами». Эх, сейчас бы этим демократизатором да тому курсанту. Дожили, всякая сволота в мента коктейлем Молотова кидает и ничего.
- Комбат! – крикнули подполковнику. – Комбат, фрицы идут!
«Фрицами» здесь называли тех, кто был по ту сторону огня.
Токаренко чертыхнулся, бросился вперед.
А впереди, первой шеренгой, стояли совсем пацаны.
Мясо.
Ценой своих жизней, своего тела пацаны-вевешники прикрывали собой профессионалов. Профи нужны для атаки. Мясо нужно для обороны. Цинизм войны.
А здесь война? Здесь – война. Эти там, под свастикой. Токаренко тут. Под… Под чем ты, товарищ подполковник?
Вместо камней полетели бутылки. Они звонко лопались о щиты, горящий бензин брызгами летел на «Сферы» пацанов. Пацаны падали, их закидывали снегом, накрывали одеялами. Шеренга смыкалась, постепенно редея. Некоторые вставали, трясли головой, надевали обугленные каски и… И, улыбаясь, снова вставали в шеренгу, держа удар, как его умеют держать славяне. «Две тысячи шестьдесят девять» - вдруг вспомнил Токаренко точное число украинских героев прошлой страны. И будет ли две тысячи семидесятый?
- Комбат! – закричали слева. – Батя!
Шеренга прогибалась, отступая от огненного шквала. Еще немного и…
Приказа – нет.
Ты тоже – мясо, подполковник. Или две тысячи семидесятый?
Прямо перед ним о шлем пацана разбилась очередная бутылка. Пламя медленной струей потекло по рядовому, тот отбросил щит, сорвал каску, упал лицом в грязный, перемешанный берцами снег.
Подполковник бросился прыжком вперед, перепрыгнув через горящего. В его щит снова ударил камень.
- В атаку! – заорал комбат, прикрывая собой и щитом обгоревшего пацана.
Шеренга сорвалась молча: без улыбок и криков. Работали по всем. Кто стоит на пути – тот враг. Сдерживали себя, что есть сил. Чтобы не убить. Чтобы не покалечить. Ведь приказа нет…
Через пять минут все было кончено. Пленных оттаскивали в автозаки. Обожженных и раненых в «Скорые».
Токаренко зло сплюнул на изувеченную мостовую. Долго глядел на марево огня. Оттуда доносилось нестройное: что-то вроде про саван каким-то героям. Обернулся, резко сказал:
- Офицеров в первую шеренгу.
- Товарищ подполковник, но…
- Это приказ.
А настоящего приказа все не было и не было…